Большие состоятельные семьи на рубеже XIX и XX веков бь характерным явлением в России. Каждая из них, имея свои особености и отличия, имела и много общего, типичного для того вре; ни. Достаточно яркой художественной иллюстрацией жизни большой купеческой семьи является роман И. Рукавишникова "Проклятый род" (Л. 41. с. 5).

"Автор не отождествляет себя ни с одним из действующих романа, не стремится к сколько-нибудь полному соответствию жизненных коллизий своих героев и конкретных близких ему людей. Но тем не менее прообразы "Проклятого рода" - это семья автора, три поколения нижегородских купцов Рукавишниковых (Р*)... Он показывает своих старших родственников - алчными стяжателями, тщеславными, нравственно убогими людьми... Придерживаясь до некоторой степени известных биографических сведений о семье, писатель показывает своих близких, сложный мир их переживаний предвзято, с позиций человека, поднявшегося над их миром..." (Л. 42, с. 164).

Без претензий к позиции автора, роман, охватывающий почти все социальные уровни и наполненный "дыханием" того времени, позволяет увидеть и почувствовать вблизи специфику жизни семьи состоятельных соотечественников - и нижегородцев, и "сибиряков", и "крымчан". В этом отношении роман является как бы взглядом извне - "со стороны". Но, учитывая его некоторую автобиографичность и насыщенность бытовыми подробностями, он является и взглядом "изнутри".

"В романе прародителем "проклятого рода" является "железный старик", в образе которого выведен Михаил Григорьевич Рукавишников (РЗ). Михаил Григорьевич был талантливым и энергичным предпринимателем. При нем дело Рукавишниковых достигло полного расцвета. Он типичный представитель купеческой иерархии: "На вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги, учитывал вексели, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были, и как бы приличен он сам ни был -процентщик" (Л. 42, с. 168).

"Михаил Григорьевич, владелец сталелитейного завода и торговец железом - "железный старик", как его называли, - с одинаково выдающимся успехом проявил себя на всех трех ступеньках этой иерархии. Он стал известным и почитаемым лицом в Нижнем Новгороде. С 1842 года Михаил Григорьевич Рукавишников член мануфактурного комитета, мануфактур-советник, потомственный почетный гражданин, купец первой гильдии

Умер Михаил Григорьевич в 1874 году, оставив после себя жену Любовь Александровну (1823-1893), пережившую его почти на 20 лет, и девять детей: семь сыновей и двух дочерей... Больший ИЛ1 меньший след в истории Нижнего Новгорода оставили пять дете1 железного старика: Иван (1848-1906), Варвара, в замужестве Бурмистрова (1851-193?), Сергей (1852-1914), Владимир (1853-1888; Митрофан (1864-1911). Михаил Григорьевич в своем духовном за вещании разбил нажитое многомиллионное состояние на куски - п числу членов семьи, включая малолетних.

Сын Михаила Григорьевича, Сергей Михайлович (PI 1),5как один из наследников рукавишниковского дела проявил себя мало, жил на проценты от доходов, а завещанное отцом большей частью потратил на строительство дома-дворца, украсившего Нижний Новгород н многие годы, и ряда других зданий в городе... Об истории строительства дома много интересного в романе И.С. Рукавишников "Проклятый род", в частности, такая интересная деталь - поставив перед подрядчиком цель уложиться в строительстве в один миллион ни копейкой больше, "он так и настоял на своем, не вылезал с стройплощадки, контролировал все мелочи... Так строили, чтоб не только в день, когда леса падут, но и на много-много лет в городе не было дома, тому равного" (Л. 42, с. 171).

Иван Сергеевич Рукавишников (Р16) (1877-1930) родился в тот год, когда его отец Сергей Михайлович снял леса с только что построенного дворца, жил и воспитывался он в этом знаменитом дом что позволило назвать его "поэтом из яшмовых комнат" (Л. 4'. с. 175). Наибольшую известность принес ему роман "Прокляты род", который начал публиковаться в 1911 году, а в 1914 году бы переиздан в Москве (Л. 41, с. 10).

"Роман был встречен читателями недоброжелательно,... критик приняли роман неоднозначно. Отмечая в нем яркие красочные картины живой современности, в упрек автору ставили излишнюю растянутость, вычурность и манерность изложения.

Вскоре после революции роман стал недоступен в связи с гонениями на литературу, выходящую за рамки соцреализма. Его изъят из библиотек, он стал библиографической редкостью. А интерес нему не ослабевал. Ведь сведения о жизни и деятельности семейства Рукавишниковых питались преимущественно воспоминаниями нижегородцев-старожилов, а также слухами и домыслами" (Л. 41. с. 11

В 1999 году роман был переиздан в Нижнем Новгороде, стал более доступен, что позволяет использовать его, при внимательном прочтении, как основу для сопоставлений при описании семьи нижегородцев Ненюковых. В этом отношении, прежде всего, представляет интерес один из основных персонажей романа Степан Степанович Нюнин (Л. 41, с. 37, 100,... 273). Здесь заметно явное намерение автора романа использовать известное (в те времена) в Нижнем Новгороде купеческое имя (лишь слегка исказив фамилию), чтобы этим заинтриговать читателя (на фамилию Нюнин с другим именем и отчеством в справочнике того времени указан лишь один нижегородец, далеко не купец, в Канавинской части Нижнего Новгорода).

Поскольку Степан Степанович Нюнин представлен в романе как родственник "железного старика", не исключено, что автор в этом персонаже создал обобщенный образ Степана Абрамовича Ненюкова (Н7) (мужа Евпраксии Григорьевны (Р6) - сестры Михаила Григорьевича Рукавишникова (РЗ)) и сына его Степана Степановича Ненюкова (Н11).

В романе: "...Давно вскрыли завещание...Сестре Александре деньгами немного... Двоюродному брату Степану Степановичу Нюнину ничего..."(Л. 41, с. 37). Здесь Степан Абрамович Ненюков соответствует Нюнину и по возрастному уровню (двоюродный брат может быть ровесником мужа сестры), и по степени родства (тот и другой - не самый близкий родственник). А для детей Михаила Григорьевича - муж сестры их отца - тоже дядя: "Был и Степан Степанович Нюнин, двоюродный дядя Макара..." (Л. 41, с. 100).

Возможно, автор (родившийся три года спустя после смерти Михаила Григорьевича) изменил степень родства прототипа (С.А. Ненюкова (Н7)) не по незнанию, а в интересах сюжета. Ведь и сестер у М.Г. Рукавишникова (РЗ) было четверо: Елизавета, Глафира, Евпраксия, Александра, а в романе - только одна - Александра (незамужняя). Именем Глафира в романе названа совершенно посторонняя (Александре) женщина, но взаимоотношения у них откровенно родственные: "Можно ли пережить такое горе. Сидит Александра, сестра железного старика, девица старая... Какая Глафира Ивановна?.. Ждут. И приехала. Женщина пожилая, тихая... И беседовали. И плакали обе. И Глафира жалела Александру. А были они одних лет. И, взявшись за руки, на диване сидели..." (Л. 41, с. 59).

В преднамеренном искажении фамилии видна позиция автора pомана. С.С. Нюнин в его изображении явно малосимпатичен: "... тощий, не по годам дряхлый, слюняво хихикающий. А супругу её могучую Ольгу Ивановну, в городе бой-бабой зовут и командире (Л. 41, с. 100)... Вот Ольга Ивановна Нюнина хлеше любого мужчины делами вертит (Л. 41, 600)". Возможно, здесь и далее прототипе семьи С.С. Нюнина служит семья С.С. Ненюкова (111 1). супруга которого, Анна Николаевна, после смерти мужа указывалась в числе известных пароходовладельцев и домовладельцев Нижнего Новгорода. Есть в романе и эпизод с отказом в материнском благослов нии (Л. 41, с. 57) (сходный с отказом Анны Николаевны в благословении на брак своего сына Степана с М.Й. Авдеевой (Н19-ж)). И к числу детей к семье С.С. Ненюкова (HI 1) ближе Нюнин: "Я человек (бедный, женой и детками ограбленный..." (Л. 41, с. 267) (у С.A. Ненюкова (Н7) был только сын). Само по себе имя Степан для Ивана Рукавишникова (по крайне мере, в романе "Проклятый род") не является средством негативно окраски. Другой персонаж романа, Степа Герасимов, представле человечно, тепло, с явной симпатией:

"Даже Степа Герасимов сказал бы больше. Он понял бы, что вс кто-то сидит перед неоконченной картиной своей. Степа понял бы спросил бы, робко спросил бы: вот здесь так у тебя, вот здесь, вс здесь, так и останется? А я бы ему ответил: вот здесь у меня так останется, а вот здесь у меня так не останется. Это Степа. Это не ты..." (Л. 41, с. 282).

Интересно, что при всей "малосимпатичное" С.С. Нюнина. ас тор наделил его довольно сильным (если это можно так назвать) характером. С.С. Нюнин последовательно и настойчиво втягивает евс его племянника Доримедонта в карточную игру, добиваясь в этом несомненных успехов:

"Степан Степаныч Нюнин, с красным обрюзгшим, слюнявым лицом, трясущийся старик, с племянником чокнулся, хихикая. Часто приходит на Торговую. Без дела давно. Обтрепанный, грязный. С Доримедонтом в дурачки играет... Игрецкое правило какое? Проиграл - через сутки деньги на бочку... Гордую усмешку на пьяном лице явил Степан Степаныч, поглядывая на перепуганного племянника... На камешки только ребята малые играют. А мы с гобой купцы... Играли. Картами перебрасывались... Налей ты мне коньячку, Степан Степаныч... Давай трешницу. Давай. На тебя же изведу, коньячок завтра приволоку...

Приходили дни и отходили. Проигрывал Доримедонт Степану Степанычу... Хихикающий, красный, слюнявый Нюнин Степан Степаныч, приходил ежедневно. Безмерно радовался: не к кому было ему ходить. Доримедонта пугал, настойку ему продавал по рюмкам. И с меньшим, чем за карты томлением, отдавал четвертаки и гривенники Доримедонт за спиртное... Не мог остановиться. Уж сорок два рубля проиграл Степан Степанычу. И на коньяке потерял да на наливке двенадцать рублей. Осунулось лицо Доримедонта. Ничего он не хочет, ни выздоровления, ни счастья..." (Л. 41, с. 262, 268, 270).

Авторское чутье или личные (семейные?) антипатии - что обусловило выбор, почему И. Рукавишников взял за прототип именно С.С. Ненюкова (HI I), концентрируя и обличая в образе С.С. Нюнина пороки купеческого рода? Возможно, ему было известно о таких пороках у одного из близких к Ненюковым купца-миллионера А.Е. Кухтерина (Л. 11, с. 84). Во всяком случае, даже если бы Ненюковы и Рукавишниковы не были связаны родством, Иван Сергеевич Рукавишников связал их художественными средствами.

В образе Якова автор отобразил прогрессивные черты молодых представителей купечества того времени. Яков учится в университете, получает юридическое образование: "Ну, вот и университет кончаю. А дальше что? Адвокатствовать? Гроши последние с бедняков тянуть? Да и какой дурак мне в этом городе дело поручит, когда на отца все пальцами показывают, а меня мальчишкой помнят, да и теперь, поди, мальчишкой считают" (Л. 41, с. 186). У Якова большая библиотека, он интересуется естественными науками,анатомией,ботаникой: "На ломберном столе лежали книги. Много. Но заметным слоем пыль на них. Глаза увидели анатомический атлас, раскрытый... Вспомнилось: подал прошение в университет. На естественный... Переложил "Судебные решения" под низ, сверху "Краткий курс ботаники" (Л. 41. с. 504, 507). И здесь во многом есть сходство с семьей Ненюковых: большая сельскохозяйственная библиотека \Сергея, Константин - юрист, Федор - ботаник. Да и в семье Малых ( Сергея (М9)), и в семье Классен, наверняка, "на столе лежали книги".

О предстоящей свадьбе Константина (персонаж романа) на москвичке И. Рукавишников написал так, будто это о свадьбе.)Константина Ненюкова (HI8) на Юлии Сергеевне, дочери московского миллионера Кувшинова:

"Раиса Михайловна с матерью беседу повели чинную про Костину близкую свадьбу... Виданное ли дело, жених на свою свадьбу за тридевять земель... А свадьба в Москве. И удобнее, и для дела полезнее. У них, у Емельяновых, в Москве дело большое..." (Л. 41, с. 584).

Есть в романе и "двадцатисемилетняя хозяйка громадною пароходного дела" (Л. 41, с. 206), есть и о моде на строительство винокуренных заводов ("Прошение" Сергея Ненюкова (Л.6)): "Прикатипл ты, Степан Григорьич, лет через пяток взглянуть на свои труды.. Глянь: вывеска! Винокуренный завод купца Сиволапова. Вот те и фрески! Вот те и мозаика..." (Л. 41, с. 497).

Особый интерес представляет описание посещения Раисой Михайловной кладбища Благовещенского монастыря (Л. 41, с. 465^ Представляет интерес и как все это происходило - как картина жизни (и душевных переживаний), и как великолепно тогда выглядел кладбищенские Территории Благовещенского монастыря (которые начале XX века превратились в заброшенные пустыри):

"Окруженная живыми цветами пахучими и камнями мертвым златописьменными сидела Раиса Михайловна на кресле чугунно в верхнем помещении склепа. На кладбище Благовещенского монастыря склеп семейный давно был сооружен. Первым лег железный старик. Слова молитвенные не рождались. По золотым письменам взор скользил, чуть подоле задерживаясь на памятном мраморе cyпруга Макара, и останавливался взор на бронзовой крестоузорной решен дверей. Там. не близко, под небом, по-зимнему белесым, крест небольшой золоченый горит над крышей железной. Коньком крутым крыша простенькая.

Встала Раиса Михайловна, коленоиреклонилась быстро, еще и еще, и ничто на шляпе строго траурной не закачалось. Крестилась; шевелились привычно губы, лобызали молитвенно Бога Живого. Но тускло молчала душа.

Вуаль уже опустила на лицо черную, малопрозрачную. От камня с именем супруга отошла. Сквозь решетку бронзовую день повиделся ласковый такой, и крестик там вон родной, тихий, прощающий. Идет-спешит, вздохнула глубоко...

И еще раз задержалась потом под сводом торжественно холодным. То стояла перед черным мрамором, слов золотых давно не читала; стояла рукой о стену опираясь и, ослабевшая, часто и жалко кивала-трясла головой, укутанной траурной частой вуалью. На черном мраморе выбиты были глубоко слова про кавалера и раба Божия Якова, слова про давнего короля Волги, про железного старика.

Поспешно шла, не оглядываясь, будто вырвалась из чаровства. Чуть улыбалась умиленно. Ближе, ближе крестик милый? золоченый. Вот она крыша, легшая крутым коньком на точеные колонки. Под сень могил Горюновских вошла Раиса Михайловна, вдова... Калиточку певучую распахнула, вошла, кинулась-пала на дубовый помост. Тихостью праздничной дышал на нее мрамор надмогильный, пред которым пала...

Гулко ударил к часам колокол церкви кладбищенской...".

Не только персонажи романа "Проклятый род " легко отождествляются с семьей Ненюковых, но и в описании дома "железного старика" много общего с домом Ненюковых на Набережной реки Оки:

"Светло. Двадцать окон смотрят в залу; десять с реки, десять из сада...Декабрь. Рождество скоро. Из Петербурга на праздник студент Яша приехал домой... По чугунной лестнице - черной называется -в верхний этаж вошел... И прошел в свою комнату... Комната старшего сына Макара во дворце его - узкая, низенькая в одно окно. Над музыкальной аркой у большой залы выкроена та комнатка. И к двери ее два приступка ведут. Окно в сад. Давно уж та комната Яшина... Тихо. Заниматься никто не мешает. А музыки внизу давно нет. Во всех трех этажах Макарова дома комнаты проходные, анфиладами, с громадными дверями, а много комнат арками разъединены лишь...

Комната умывальная зовется также и моленной. Когда-то, давно-давно уже, церковное стало первым утешением хозяйки дома, потекли в дом иконы, лампадки, благословения жертвовательнице иноков, инокинь, иереев близких и дальних. Негде было в спальном покое мраморном киоты наставить. И нельзя. К стилю не подходит .В умывальную комнатку ставили, развешивали. И давно та комната как часовня. И большой беломраморный умывальник, в стенную нишу вделанный, как алтарь часовни той...

А под залой двухсветной, шум над головой своей слыша лишь как шорох крыл мышиных, сидел Антон в комнате своей... Строитель назначил той комнате быть кабинетом хозяина-дельца. Первый этаж .От парадного близко. Рядом библиотека... Антон у камина кнопку нажал. Новый конверт надписал. Сургучом запечатал. Из своей комнаты звонил очень редко, почти никогда. Полетели минуты. Далеко стукнула дверь с пружиной. По длинному коридору шаги. Узнает слугу Фому. Остается еще две комнаты, большая передняя с каменным полом и комната рядом с львиной комнатой почти пустая, с большим, в целую стену, библиотечным шкафом.

Фома идет... Пришел... Уходит, уносит письмо. Слышит Антон прошел библиотеку. Шаги по каменному полу. И смолкли. Это он пошел другим путем; идет по ковру белой мраморной лестницы. Вот звякнул медный прут на одной ступени. Вот еще. Прутья, под которыми продет ковер. Лестница в этот час совсем темная. Громадна* широкая, она идет из нижнего этажа во второй и вступает в большую залу. По этой лестнице мало ходят; она соединяет главный подъезд v "кабинет" со вторым этажом. Но пространство, где идут эти двадцать ступеней, отрезает чуть не пятую часть громадного дома...".

Купеческий дом наполнен жизнью большого семейства: "Ране вставали от сна в дому железного старика" (Л. 41, с. 27). Самой заметной личностью является Макар, замыслы его грандиозны:

"Дом Макаров, будущий дом его, велик и прекрасен. Тысяча каменщиков будут строить его. Чертежи-планы из Москвы и из Петербурга. И будет дом - дворец. И во дворце сто комнат. И зала в два света. И лестница - мрамор - какого нет нигде. И будет дворец тот стоить ровно миллион. Так нужно. Велик и чудесен Макаров дворец. Пусть весь город ахает. Пусть со всей Волги полюбоваться съезжаются" (Л. 41, с. 44).

Обмен мнениями происходит за обеденным столом (Л. 41, с. 174): "Чинно рассаживались, к местам своим за длинным столом привыкшие. .. Важно младший брат (Корнут): Мы, граждане, городу родному должны по мере сил на помощь приходить. И это меньшее, к чему нас долг обязывает. А главный наш долг: послужить отечеству. Вот с больницей справлюсь, тогда... Ему возражает старший брат, Макар: - Что тогда? Отечеству послужишь? Дудки! На то у нас с тобой капиталу не хватит. А городу помогать, думцам этим, толстопузым бездельникам - разврат один... Вот я с дуру в Лазареве церковь отремонтировал. Не людям хотел, не обществу, а Богу. И что "вышло!.. А то, что у меня полна корзина просительных писем отгуда, и ходоки разные пороги обивают. Вы, благодетель наш, и школу соорудите, и съезд уж больно плох. И какую-то там еще общественную крышу...

Вот что скажу: на моей земле моими постройками я им хлеб даю. Подвоз материалов, землекопные работы, мало ли еще что... А церковь им отремонтировал - вред причинил, развратил. Если я им сегодня - школу, завтра - съезд или, черт ее знает, какую-то общественную крышу, так ведь они потом, сукины дети, гвоздь собственноручно забить поленятся. Вы уж. благодетель, и гвоздик. Народа ты нашего русского нестоящего не знаешь. Ведь, если какое-нибудь дело в час сделать или сутки клянчить, чтоб сосед сделал, что русский обалдуй выберет? Конечно, сутки без шапки простоит, спину согнувши у чужого крыльца... Тоже вот и наши отцы города сиволапые. Больницу им, конечно, канализацию им! Они тебе покланяются. На это их взять...".

Неодобрительно воспринимает эти речи супруга Макара, Раиса Михайловна: "И против кого бунт? И что-то будет? Ничего для них не жалеют. Нельзя же без строгости. Вот этот тоже. Ведь, не денег жалко. Нельзя с младых ногтей тысячами играть. Другие бы счастливы были, в таком дому живя. А эти...".

Своими взглядами, планами обменивается и молодое поколение. Яков говорит(Л. 41, с. 224):

"Очень просто. Деньги - мое любимое дело. Не деньги, как деньги. Я не Доримедоша. А дела, которых без денег не сдвинешь... Н деньги только. А голова, идея плюс мильон. Годами разрабатывать. Все у меня готово. В пять лет я из мильона десять сделаю. Останотановлюсь и покажу себя. Всякие культурные начинания. Всю Россию переверну. Лучшие журналы мои! Лучшие пароходы мои! Из Лазарев бы я что сделал? Не фонтаны да решетки только. У меня бы заводь фабрики там заработали. И идея во всем: в пределах возможности коммуна и счастье ближних".

(Таким же пылким энтузиазмом объят молодой Степан Ненюко (HI9), только что основавший свое хозяйство, призывающий к занятию птицеводством и кролиководством "для поднятия... захудавик го хозяйства России" (Л. 14, с. 47).

Более радикальная, непримиримая позиция у Виктора (в разговс ре с Юлией в Италии) (Л. 41, с. 278):

"Видала ты что-нибудь безобразнее русского города? Не видала Ну, и я не видел. А в каждом безобразном русском городишке все способные на что-нибудь люди лет с шестнадцати только и думаю о том, как бы так сделать, чтоб вес города на земле были прекрасна и жизнь всех людей, непременно всех, тоже прекрасна чтоб была. И что делают такие строители жизни? Ходят они друг к другу к гнилым мосткам с закопченным фонарем. И получают удовольствие в спорах, кто скорей земной шар в порядок приведет: Вася ил Ваня. И по чьей системе... Это от наших отцов и дедов... Бороться надо. Бороться! Искоренять!...".

И, далее (Л. 41, с. 322): "Страну понимаю как результат накопления дел рук человеческих. Рук одного народа. И накопление векового. Многовекового... Ну что ж. Поедем все в Россию. Все равно тоска. Я родственников шантажировать, вы революцию делать... Помнишь, сказано: три праведника, и пощажу. Ну, найди-ка хоть три города. А если и есть уголки, то там жизнь умерла. Монастыри во Усадьбы. Из них страны не сделаешь. Страны, которую любить можно, страны, сыном которой себя почитаешь... А в Россию поедем... Идем в Россию, господа.

И, уже приехав в Нижний Новгород, Виктор видит революционное будущее именно в России (Л. 41, с. 335):

"Тут у вас революция затевается... У меня Степа есть. Страшный человек. Для того в эти степи приехал. Я ему скажу. Трах! И готово... У меня там Юлия. Она тоже бомбист...". (Такое же восприятие действительности и виды на будущее были, возможно, у Сергея и Марии Малых (М8) (Л. 11)).

Вот так представил жизнь и судьбу России на рубеже XIX и XX веков купеческий сын нижегородец поэт-символист Иван Сергеевич Рукавишников. Представил жизнь типичного купеческого семейства, сохранив для будущего живые черты своего времени, что позволяет теперь многое узнать о жизни нижегородцев того времени, в том числе и Ненюковых.